The United States of Artists

<--

Журнал “Власть” No. 6(809) от 16.02.2009

Соединенные штаты художников

19 февраля в Русском музее начинает работать выставка “Американские

художники из Российской империи”. Что скрывается за этим странным

названием, выясняла Анна Толстова.

Вряд ли нужно доказывать, что на культурно-исторической карте мира

существуют такие географические точки, как “русский Париж” или

“русский Берлин”. Эти населенные пункты, кажется, и имели в виду в

Русском музее, придумывая цикл выставок “Искусство русской эмиграции”,

посвященный широкому экспорту художественных талантов, который

Российская империя и Советский Союз наладили в первой трети XX века.

Этот проект начался в 2003 году, когда по случаю 300-летия Петербурга

главные музеи второй столицы на финансирование не жаловались и жили в

каком-то гуггенхаймовском выставочном режиме. Русский музей тогда

прогремел “Русским Парижем”. Русско-еврейская колония Монпарнаса,

обитатели “Улья” и завсегдатаи “Ротонды”, эмигрантский “Мир

искусства”, мастера дягилевских сезонов, русские спутницы и музы,

французские Ларионов и Гончарова, дадаист Сергей Шаршун,

абстракционисты Серж Поляков, Андре Ланской и Никола де Сталь — всех

их впервые собрали вместе на одной выставке. И тут становилось

очевидно, что эта разношерстная компания, за вычетом разве что таких

“вещей в себе”, как Марк Шагал и Хаим Сутин, оставалась именно

“русским Парижем”.

После “Парижа” в Русском музее обещали “Берлин” и “Нью-Йорк”. С

“русским Берлином” было заранее понятно, что он будет отчасти про

Мюнхен (про студии Антона Ашбе и Шимона Холлоши, где переучилась

половина русских авангардистов, про мюнхенский “Синий всадник” и

изобретение абстракции Василием Кандинским), отчасти про “Баухаус” и

конструктивизм, отчасти про “Новую вещественность” и Николая

Загрекова. О чем будет “русский Нью-Йорк”, догадаться было невозможно.

“Берлин” у Русского музея по-прежнему в планах, а “Нью-Йорк” — вот он,

превратился в выставку с осторожным названием “Американские художники

из Российской империи”.

Точнее действительно не скажешь. Ведь полсотни живописцев и

скульпторов, работы которых привезены в Петербург из американских

собраний (от музеев ранга Метрополитен, Уитни, Вашингтонской

национальной галереи и Художественного института Чикаго до галерей и

частных коллекций), объединяет лишь единственный пункт в паспорте:

место рождения — Российская империя.

Отчасти это главные герои “русских торгов” Sotheby’s и Christie’s:

Борис Анисфельд, Сергей Судейкин, Борис Григорьев, Давид Бурлюк,

Николай Фешин. Эмигранты, уносившие ноги от Февральской и Октябрьской

революций или от их последствий. Отчасти те, кто стал красой и

гордостью американского авангарда: Марк Ротко, Луиза Невельсон, Макс

Вебер. Эмигранты, по-русски зачастую и вовсе не говорившие, поскольку

были увезены из Российской империи еще детьми — подальше от еврейских

погромов, от черты оседлости и процентной нормы, не позволявших

учиться в столицах. Отчасти — безродные космополиты, звезды западного

искусства, которых не отнесешь ни к какой конкретной национальной

школе: Александр Архипенко, Наум Габо, Жак Липшиц, Мане-Кац, Осип

Цадкин. Все они, отучившись в Париже или Мюнхене, изъездив белый свет

вдоль и поперек, оказались в Америке: из России в Европу ехали по

изложенным выше причинам, а в США — по причине распространяющегося по

Европе фашизма. Кто-то, подобно великому Архипенко, остался навсегда,

чтобы стать “American sculptor”, как обычно пишут о нем в каталогах,

кто-то просто пересидел Вторую мировую и вернулся во Францию.

Каждый из героев выставки на свой лад стал частью американской

культуры. Абстракционист Марк Ротко для Америки — фигура не менее

значимая, чем Джексон Поллок или Энди Уорхол. Именем амазонки

американского авангарда Луизы Невельсон еще при ее жизни назвали

площадь на Манхэттене, ее абстрактные скульптуры и ассамбляжи почтовое

ведомство США печатает на марках. Мало известного за пределами Нового

Света Макса Вебера почитают там примерно как у нас Владимира

Фаворского: у него учились все великие, начиная с того же Марка Ротко.

Из пластики Цадкина, Липшица и Габо выросла вся американская

модернистская скульптура.

Хуже всего приживались те, кто покинул Россию зрелыми мастерами.

Анисфельд и Григорьев, принятые поначалу даже восторженно, вынуждены

были преподавать: карьера свободных художников у них складывалась не

слишком удачно — оба казались “чересчур русскими”. Сергей Судейкин

тоже был “чересчур русским”, как раз за это его и ценили в

Метрополитен, на Бродвее и в Голливуде — всюду, где требовался

театральный декоратор с чутьем на русский стиль, который американцы

представляли себе главным образом по “Русским сезонам” Сергея

Дягилева.

Приписывать “американским художникам из Российской империи” прочные

связи с русской культурой — дело весьма сомнительное. Искать в

абстракциях Марка Ротко влияние беспредметных композиций Ольги

Розановой — и вовсе безнадежное. Говорить про Алекса Либермана (на

выставке он представлен поздними абстракциями), легендарного

арт-директора Vogue, а потом и всей империи Conde Nast, что он привнес

какую-то особую русскую элегантность в американский журнальный дизайн,

глупо. Этой элегантности он выучился во Франции — у Андре Лота и

Огюста Перре.

Да, Луис Лозовик был пламенным пропагандистом конструктивизма, про

который он узнал в Германии от Эль Лисицкого, и даже ездил специально

в СССР знакомиться с Родченко и Татлиным. Но кто в начале 1920-х не

ездил в Советскую Россию? Да, многие выходцы из России были людьми

левых убеждений, входили в Клуб Джона Рида и явно гордились тем, что

родились в стране, где случились те самые десять дней, которые

потрясли мир. Но кто из авангардистов Франции, Германии или Испании в

1930-е годы не был леваком? Вот, например, “прогрессивный американский

художник” Бен Шан — его очень любило официозное советское

искусствознание, по ошибке приняв живописную серию “Страсти Сакко и

Ванцетти” за образец социалистического реализма. “Другом Советского

Союза” он никогда не был: просто у Бена Шана, занятого обличением

фашизма и гонки вооружений, не дошли руки до “Страстей Каменева и

Зиновьева”.

Кажется, что для многих русскость была важна лишь как часть их личной

мифологии. Скажем, для классика абстрактного экспрессионизма Арчила

Горки. Возданик Манук Адоян, хоть и родился не в Российской, а в

Османской империи, из которой бежал от резни армян, выдумал себе

какие-то российские корни, а фамилию Gorky взял, уверяя, что

приходится племянником Максиму Горькому. Он, похоже, лучше всего

чувствовал себя в кругу еврейских художников, приехавших из России.

Это, видимо, родство душ, в которых с детства живет страх погрома.

Ощущения единой “русской Америки”, в отличие от “русского Парижа” или

“русского Берлина”, здесь не возникает. Эмигранты в стране эмигрантов,

“русские американцы” растворились в ней без остатка. Это ведь еще в

русской классической литературе — у Чернышевского с Достоевским —

Америка превратилась в заколдованное место, откуда либо совсем не

возвращаются (как будто Атлантика — это Стикс, отделяющий тот свет от

этого), либо возвращаются другими людьми, а то и нелюдями, “бесами”. В

полном соответствии с такой художественной логикой выставка

показывает, как ее герои, оказавшись в Америке, умирают для одной

культуры и рождаются заново для другой.

Характерный пример — Джон Грэхем, перебравшийся в США в 1920 году в

возрасте 36 лет. С 1920-го он — художник, авангардист-экспериментатор,

свой человек в кругу абстрактных экспрессионистов (это он познакомил

Джексона Поллока с его будущей женой Ли Краснер). До 1920-го —

польский дворянин Иван Домбровский, офицер вначале царской, а после —

белой армии, член подпольной контрреволюционной группы Бориса

Савинкова “Союз защиты родины и свободы”, схваченный в Москве в

1918-м, брошенный в Бутырку ждать расстрела и выпущенный по

ходатайству польского посольства — под честное слово никогда не

выступать против советской власти. Слово он сдержал: отбыл в Америку и

начал жизнь с чистого листа. К русской теме обратился лишь однажды, в

1942-м, написав посвященный бойцам Красной армии цикл картин: они ему

виделись этакими солдатиками Михаила Ларионова — в мундирах времен

Первой мировой.

И все же “Американские художники из Российской империи” — удивительный

проект. Речь не о представительности, новых фактах и возвращенных

именах. Просто в эпоху декларативной толерантности и уважения к

национальным субкультурам, эта выставка невольно показывает, что

никаких “русских”, “итальянских” и “немецких” Америк не существует.

Что она одна, единая и неделимая.

СТРАНИЦЫ АВТОРОВ

Анна Толстова