No Soft Fight

<--

Политолог Кирилл Коктыш — о том, как 11 сентября изменило терроризм

11 сентября 2001 года захваченные террористами самолеты протаранили башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, тем самым положив начало совершенно новой эпохе. В ней терроризм уже никоим образом не считается уделом охваченных разрушительной сверхидеей одиночек и фанатиков. Он совсем не идеологичен, хотя и старательно имитирует наличие убеждений. Взамен этого он высокотехнологичен, срежиссирован и ориентирован на то, чтобы превратиться в медиасобытие. Терроризм переформатировался и стал выстраиваться по законам бизнеса.

При этом и борьба с ним в новую эпоху довольно долго выглядела, мягко говоря, противоречиво: она скорее способствовала его распространению, нежели искоренению. Действительно, с терроризмом сложно бороться, поскольку, в отличие от государства, он несубъектен, зачастую невидим и не обязательно привязан к территории. А атаки на страны, совершенные США в том числе и под предлогом борьбы с терроризмом, только придали мощный импульс развитию и укреплению экстремистских организаций.

Вторжение Штатов в Афганистан отодвинуло талибов от власти, но, как выясняется, не навсегда. Без договоренностей с ними полноценный вывод оттуда американских войск оказывается невозможен, и США ныне пытаются заключить со вчерашними врагами сделку. А вторжение в Ирак и вовсе привело к возникновению и экспансии ИГИЛ (запрещенной в России организации), тем самым предопределив грядущие потрясения всего Ближнего Востока.

Впрочем, такое положение дел было предсказано на теоретическом уровне. Так, деидеологизацию современности вследствие девальвации идеологий предрек в 1992 году Фукуяма в своем «Конце истории». Но еще за два года до него актуальные для новой системы координат правила очертил Джозеф Най в книге «Обреченные на лидерство», посвященной роли США как единственной оставшейся после ухода со сцены СССР сверхдержавы. Там он, как известно, предсказал, что в новой реальности доминировать будет «мягкая сила», которая сможет во многом потеснить, а то и отменить более традиционную «твердую».

Важность этого предвидения становится понятной, если обратить внимание на субъект, который обладает той либо иной властью. Так, государству свойственна как раз «твердая сила», то есть правоохранительные и вооруженные структуры. А вот «мягкая сила» ему ни к чему: для государства бессмысленно добиваться любви не своих налогоплательщиков. В отличие от корпораций: для них речь идет о потребителях, ей совершенно не важно, где те платят налоги, а их любовь имеет количественное выражение в прибыли. «Мягкая сила» — это как раз про них.

Иными словами, Най предсказал, что в новой монополярной реальности мировое пространство и его правила будут формироваться скорее корпорациями, нежели государствами. Те, как более архаичные формы, отойдут на второй план.

И ведь на самом деле применительно к 1990-м Най во многом оказался прав. Те годы стали периодом глобальной экспансии транснациональных корпораций — главным образом американских компаний. Прав был и Фукуяма, поскольку корпорации, в отличие от государства, вне идеологии.

В отличие от государств, корпорации не могут быть субъектами международного права уже по той причине, что могут обанкротиться и исчезнуть. Теоретически такие компании могли использовать в международном пространстве любые методы, неся при этом нулевую ответственность.

Любое нарушение баланса, впрочем, порождает встречный тренд. Логично, что десятилетие экспансии американских корпораций, которые добивались любви и преданности глобального потребителя, завершилось потрясением 11 сентября 2001 года, породив ответную реакцию в виде переворота всего порядка вещей.

Ведь теперь терроризм — это не что иное, как мрачная оборотная сторона «мягкой силы», где от «потребителей» вместо любви и преданности требуется ужас и готовность бояться. В этом плане организация терроризма как корпоративной деятельности на самом деле была лишь вопросом времени.

Собственно, это и объясняет феномен современного терроризма, производящего фейковую религиозность и имитационный фанатизм. Экстремисты должны хоть как-то замаскировать главную цель — извлечение прибыли. Так, например, прозвучавшие на весь мир сомалийские пираты своей деятельностью побудили многие судоходные компании изменить свои маршруты: Панамский канал оказался предпочтительнее, чем ставший опасным Суэцкий.

Понятно, что терроризм как бизнес самым разрушающим образом действует на международно-правовую реальность. И логично, что бескомпромиссную борьбу с ним начала Россия, где государство сохранило свою центральную роль относительно корпораций. Борьбу со всей присущей ей тягой к легитимности и международно-правовой чистоте. Правительству куда проще и естественней назвать бандитов бандитами и, не дожидаясь, пока те превратятся в непосредственную угрозу безопасности страны, перейти к их уничтожению.

Что интересно, и в США по мере укрепления во власти Дональда Трампа баланс в его конкуренции с теми же корпорациями медленно, но верно меняется в пользу государства. Во всяком случае, при Трампе Штаты пока не ввязались в новые войны, а в действующих местах дислокации американских военнослужащих Вашингтон пытается минимизировать масштабы их присутствия. Вполне возможно, это в какой-то момент приведет к восстановлению прежнего порядка вещей, когда интересы страны определяет сначала государство и только потом — корпорации, а «мягкая сила» остается существенным, но всё же не центральным инструментом политики.